Николай Леонов - Один и без оружия [Трактир на Пятницкой. Агония]

Лица он не узнал, а глухой и шипящий голос вспомнил.

— Жан Вальжан, — сказал он, быстро прикидывая, что можно извлечь из неожиданной встречи.

— Какой — еще Жан? Зови, как все, Коброй. Мужиком стал, барчук, минут десять приглядывался, прежде чем признал. Да, как зовут-то тебя, барчук?

— Михаил.

— Хорошее имя, — просипел Кобра. — Пойдем, Михаил, обмоем встречу.

На неизвестной Михаилу малине Кобра внимательно его выслушал и просипел:

— Брось ваньку валять, айда со мной. В Москве тебя уголовка вмиг заметет. Не хочешь? Ну, дело твое. Хочешь пристать к верным ребятам? Попробую. Когда-то я был хозяином на московских малинах.

Они прошатались несколько дней по притонам, встретили на улице Серого, и Михаил вошел в его банду. Он понимал трудности, которые его ждут, понимал, но, как выяснилось, недооценивал. Проходило время, а он не сумел стать для бандитов своим человеком.

Он понял, что налетчиков, какими он видел их со стороны, не существует, что в их мире смелость и ум — качества непривычные и даже чуждые, а такие понятия, как профессиональная честность при дележе и благодарность за помощь, полностью отсутствуют. В этом мире ценятся жестокость и вероломство. Прекрасно, и то, и другое будет выдано сполна. Приняв это решение, он успокоился, но тут появилось неожиданное препятствие в лице его тезки, друга детства, вынырнувшего неизвестно откуда.

Они были знакомы еще до революции. Их семьи занимали одинаковое положение. Отцы посещали один и тот же клуб, а матери — одних и тех же портних. Дружба Михаилов поощрялась родителями, и после занятий они почти ежедневно появлялись в гостях друг у друга, оба в гимназических мундирчиках, оба подтянутые и серьезные, как и подобало подросткам этого круга.

В долгие зимние вечера они чинно сидели в гостиной и, слушая «Лунную сонату», в исполнении музицирующей матушки, мечтали о «Наутилусе» капитана Немо, кабачках Монмартра и переделке мира. Мир переделали без них. С тех пор они не виделись.

Цыган приоткрыл тяжелые от бессонницы веки и оглядел комнату. Серж лежал лицом вниз, плотно обхватив подушку, спал или делал вид, что спит. Ночью, когда Серый посоветовал ему не расставаться с ребятами, Серж не возражал, пришел сюда и как лег, так и лежит. Его ровное дыхание Цыган слушал всю ночь. Оба они не раздевались, и Цыган был почти уверен, что под подушкой рука Сержа сжимает рукоятку нагана.

Цыган вскочил, достал из кармана ключ, отпер замок и, громко хлопнув дверью, вышел в коридор. Сделав несколько шагов, он на цыпочках вернулся и заглянул в замочную скважину: видны были только ноги, но, судя по их положению, Михаил не шевелился.

В соседней комнате был один Валет, который, сидя за столом, играл сам с собой в очко.

— Постигаешь науку? — спросил как можно миролюбивее Цыган.

Валет бросил пухлую колоду и, показав полный набор стальных зубов, сказал:

— Встали, ваше благородие? Серый с ребятами куда-то подался, а мне велел француза караулить.

— Без тебя уберегу, — Цыган взял карты и, ловко перетасовав, дал одну Валету: — Червонец.

Валет посмотрел карту и сказал:

— Два.

— Идет, — Цыган взял карту себе и дал опять Валету, потом еще одну.

— Паскудина! — Валет бросил карты. — Перебор! Шестнадцать с меня.

— Тебя девки любят, Валет, — Цыган дружески потрепал его по плечу. — Иди-ка ты лучше в кино, на Плющихе в «Ореоле» идет «Индийская гробница». Классная вещь, я вчера видел.

— Серый не велел, — нерешительно протянул Валет.

— Да он, наверное, только к вечеру заявится. Две серии, классный боевик, — убеждал Цыган.

— А чего ты меня гонишь? — подозрительно спросил Валет.

— Сиди, равнодушно сказал Цыган и пожал плечами, — мне не мешаешь…

Вернувшись в свою комнату, он снял со стены гитару и, взяв несколько аккордов, поморщился. Опять эти мужики рвали струны и ревели свои тюремные песни. Михаил сопел в подушку и не двигался. Тогда Цыган настроил гитару и запел:

подхватил Серж и сел на постели. Он потянулся и сладко зевнул. — До чего же здорово, что мы опять встретились!

— Да? — натянуто улыбнулся Цыган. — Пойдем выпьем, Мишель?

— Я не употребляю, тезка, — ответил Серж, встал, одернул сюртук и причесался. — Но за компанию могу посидеть.

Они вышли из комнаты и столкнулись с Валетом.

— Не велено, — Валет загородил выход.

— Ладно, отдохни, — властно сказал Цыган и ударил его по руке. — Можешь идти с нами.

Трактир был еще закрыт, но они прошли через черный ход и сели в пустом полутемном зале, где за одним из столов, положив голову на гитару, спал бывший офицер лейб-гвардии гусарского полка.

— Бедная Россия, — пробормотал, глядя на него, Цыган и повернулся к Валету. — Организуй что-нибудь.

— Будет сделано, ваше благородие, — буркнул Валет и пошел на кухню.

Цыган достал из кармана колоду карт.

— Сыграем да продолжим рассказ о житье-бытье. Что ты тут поделываешь?

Серж внимательно посмотрел на Цыгана и взял предложенную карту.

— Суета сует и прочая суета. Боже мой, Михаил, боже мой,  что бы сказали наши мамы и папы, если бы они увидели своих ненаглядных в такое время и в таком месте! Дай еще одну.

Цыган молча дал ему карту.

— Опять же, помнишь, они играли в вист, а мы режемся в очко. О времена, о нравы, как говорил наш латинист, когда перехватывал мою шпаргалку, адресованную тебе… Анкор, мон ами.

Цыган протянул ему еще одну карту и сказал:

— А мне нравятся эти люди. Простые… Свистка, к примеру, не очень волнуют комментарии о Галльской войне. А Валет, наш милый коллега, почти уверен, что Публий это один поэт, Овидий — другой, а Назон уж совсем третий.

— У меня девятнадцать, — раскрыл карты Серж.

— Двадцать одно, — сказал Цыган.

— Да, тебе везет, Михаил, а мне вот… — Серж встал, подошел к спящему офицеру, взял гитару и неумело, одним пальцем стал наигрывать «все гусары спят непробудный сном».

Цыган повернулся на стуле.

— Слушай, мне кто-то говорил, что тебя видели в форме красного командира.

— Мне тоже говорили, — Серж улыбнулся.

— Что же?

— Что ты в какой-то школе на чекиста учишься.

— Интересно, — Цыган внимательно посмотрел на Сержа и стал раскладывать пасьянс, — мне это в голову не приходило. Надо будет проверить…

— Что именно, Михаил?

— Потом расскажу, а пока предупреждаю, — Цыган смешал карты и с милой улыбкой продолжал: — По краешку ходишь, запомни, и Серому голову зря морочишь. Не путайся под ногами, друг детства. Мне Серый нужен для других дел. С его бандой можно взять банк, и я уйду отсюда как можно дальше. Ненавижу грядущего хама.

Офицер поднял голову, мутными глазами посмотрел на Сержа, Цыгана, откинулся на стул и снова заснул.

— Бедная Россия, — повторил Цыган. — Вот он, георгиевский кавалер, за рюмку водки готов «Интернационал» играть. Нет сильных личностей, чтобы это стадо, именуемое русским народом, повернуть вспять… Ну да еще посмотрим. Кстати, Мишель, — Цыган встал, — мне нужно на полчасика отлучиться. Не обидишься?

Серж молча пожал плечами.

— Валет, — крикнул Цыган, — я скоро вернусь.

Валет вошел в зал с тарелкой в руках.

— Жрать нечего, объедки какие-то.

— Найдем где поесть, — Цыган подошел к Валету вплотную и тихо добавил: — Помнишь, что тебе Серый приказал?

— Ну? — Валет посмотрел на Сержа. — Не боись, будет сидеть как кутенок.

— Смотри, Валет, ты его плохо знаешь, — прошептал Цыган и пошел к дверям.

— Не задерживайся, Мишель, — громко сказал Серж и улыбнулся. — Мне скучно без тебя.

Мастер сделал шаг назад, восторженно оглядел Пашку с ног до головы, будто не только стриг, но и одевал его, вообще создал собственноручно целиком от кончиков модных ботинок до самой макушки, закатил глаза и, прижав руки к груди, воскликнул:

— Готово-с, молодой человек!

Пашка с грустью посмотрел под ноги, где шелковистой горкой покоились его кудри, вздохнул, поднял глаза и встретился взглядом со своим двойником в зеркале. Уши, которых Пашка раньше не замечал, вдруг нахально заявили о своем присутствии. Зато появился лоб, очень даже высокий и благородный, а пробор, ради которого он и отважился на эту операцию, был выше всяких похвал.

Пашка покорно повернулся, разрешая мастеру пройтись щеткой по воротнику и лацканам нового пиджака, зажмурился в едком облаке одеколона и, сунув деньги в протянутую руку, выскочил на улицу.

Он шел деревянной походкой, словно манекен, чувствуя на себе насмешливые взгляды прохожих, и сосредоточенно смотрел прямо перед собой. Первыми Пашкиными судьями были папиросники на углу.